Александр Рязанцев — заслуженный артист России, с 1987 года работает в областном театре «На Литейном», снимается в кино. В интервью «Ленинградской афише» он рассказал о ролях, о работе в качестве режиссера и о том, чего, по его мнению, нам сейчас не хватает в жизни.
— Александр Николаевич, у Вас, как у актера, какие впечатления от этого времени? Какое-то время Вы не играли, были без зрителей. Как Вы это перенесли?
— Такой опыт — первый в моей жизни. В конце марта я должен был в качестве режиссера выпустить спектакль «Божий одуванчик», шли репетиции. И вдруг все закрывается. Мы не играем. Так как я 65+, на улицу мне можно выходить до магазина и обратно. Жизнь остановилась.
Сейчас мы приступили к репетициям, премьера ориентировочно назначена на 12-13 декабря.
— О чем спектакль?
— Доброта, сочувствие всегда были в мире дефицитом. В наше время это как-то пронзительно ощущается. Когда по отношению к нам проявляют сочувствие, то это приятно. А вот по отношению к другому требует нашей душевной работы. И вот тут не все у нас получается. В спектакле люди говорят личном и о мечтах. И сходятся очень быстро. И вместо поддерживания функционально-ролевых отношений, которые преобладают в мире, начинают проникаться к чужому человеку.
— Вам кажется, что сейчас, в 21-м веке, с развитием технических средств мы меньше слышим друг друга?
— Конечно, намного меньше. Ко мне приходят сыновья, со мной говорят, а в это время у них что-то звякает в телефоне, они отрываются от нашего разговора. Ну, отложите Вы телефон, в конце концов! Каких-то личностных контактов, личностных связей нет, когда можно просто прийти и помолчать друг с другом. И самое главное — мало желания сочувствовать чужой беде. Я — человек советского времени, тогда мы собирались на кухне, о чем-то говорили.
— Вы ставили спектакль «Сон в белую ночь» 5 лет назад. Почему сейчас Вы снова вернулись к работе режиссера?
— Мне предложил художественный руководитель театра Сергей Анатольевич Морозов. Правда, пьеса мне не очень понравилась: финал был такой неопределенный, я изменил его немного, сделал более жизнеутверждающим. Мне кажется, так должно быть.
Мне бы хотелось, чтобы актеры в этом спектакле не играли, а существовали, чтобы теплая атмосфера, ощущение добра, сочувствия шли со сцены.
— Современный театр идет через сердце?
— Наш менталитет — все-таки через сердце.
— Это правильно, а как иначе воспитывать нравы?
— Это трудное занятие. У театра, как мне кажется, должна быть определенная позиция. А принимается она или не принимается — это уже вторично. Коллеги приходили на репетиции нашего спектакля, смотрели. Одни говорят, что это комедия положений, другие — лирическая комедия, даже с нотками трагикомедии. А это такое развитие жизни — сначала одни отношения, потом другие. Меня спрашивают, на какую возрастную аудиторию нацелен спектакль. Я говорю, на эту и на эту — на все. Расскажу один случай. Я играю в «Семейном портрете» довольно неприятного человека — Ивана Коломейцева, бывшего полицмейстера. И вот за кулисы пришла женщина в возрасте, театральный человек, и говорит: «Какой Вы подлец!» Я спрашиваю: «И что, на протяжении спектакля я нигде не вызываю сочувствия?» «Что Вы, нигде!» В тоже время актриса из другого театра привела мальчика 12 лет. Я говорю, что это спектакль не для детей. «Ой, нет, — отвечает, — он у меня умный». Потом я узнал, что этот мальчик пережил очень большие страдания: он из детского дома, его брали несколько семей и снова отдавали в детский дом. И вот этот мальчик посмотрел спектакль. Я спрашиваю: «Ну что там, о чем говорится?». Он сказал два слова по отношению к моей роли: «Дядя опоздал». Я подумал: «Ничего себе!» И мальчик прав. Герой пил, гулял, куролесил, умер брат, все развалилось, семья — выжженное поле, и по сути дела герой сам и разрушил все. Вот к этому отрицательному человеку мальчик проявил сочувствие: дядя опоздал, ушло время, все разрушено, а вернуть уже невозможно.
— Вам интереснее играть условно отрицательных персонажей или приятней все-таки положительных?
— Отрицательный, положительный — это все, действительно, так условно. К отрицательным персонажам я всегда отношусь так: не человек виноват, он впустил в себя беса страсти. У меня вроде бы и сочувствие к этому человеку, и сожаление: ну, что ж ты вот так сделал? Человека крутит, вертит и ведет эта сила. Такая сшибка страстей.
— Ваша любимая роль, которую Вы сейчас играете в театре «На Литейном»?
— Мне интересно последнее — «Отцы и сыновья», отец Базарова. Поставил Сергей Анатольевич Морозов. «Банкрот» — тоже интересная работа. Интересно, где проблемы, где есть какой-то процесс изменения в человеке, какое-то движение, когда человек неоднозначен. А бывает герой и правильный, и хороший, а мне неинтересно. Поэтому и ищешь в хорошем — плохое, в плохом — хорошее. Главное, чтобы человек был живой. Люди приходят в театр смотреть на свободных людей. Я вот своих актеров перед началом спектакля напутствую: «Ребята, играйте легко, просто и по возможности — глубоко».
— Кино Вы любите? Все-таки у Вас большая фильмография.
— Нет, кино я не очень люблю, я театр люблю. В кино режиссеры очень зависимые, и очень скоростно все: быстро, быстро. Получаешь роли, как «говорящие головы», для игры без подготовки. Я человек старой школы, мне нужен текст заранее знать, чтобы его отогреть, чтобы он стал твоим.
— Вы играли в фильме «Распутин»…
— Да, это французский фильм с Депардье в главной роли, Володя Машков играл императора. Я в этом фильме играл князя Николая Николаевича Романова, главнокомандующего армии российской, правда, потом император его снял с поста. Он, кстати, не участвовал в Гражданской войне, сказал, что царя нет, и я не буду. Уехал за границу, и как его ни втягивали в белое движение, не согласился. Удивительный персонаж! Он был вне всякого этикета, грубый человек и очень совестливый. Меня утверждала на роль режиссер, она француженка. Говорит: «Какой у Вас рост?» Я говорю, что 1,9 метра, а вес маленький. Она говорит, что «это ничего, это мы сделаем». Еще мне несколько вопросов задала и потом сказала: «Вы утверждены». Я спрашиваю, как это Вы за 3-4 минуты определили? Она отвечает: «Ну, это опыт». «А если я сыграть не смогу?» А она: «Ну, это интуиция». А у нее была задумка — показать взгляд французов именно на Распутина.
А потом я думал — как играть? Решил попробовать так: он такой бесбашенный... В сцене, где царь снимает его с должности, я выхожу довольно смело и в эмоциональной ярости называю царя подкаблучником. Актеры смотрят на меня (звезд среди них было много), видимо, выглядело это все слишком театрально. А режиссер говорит: «Хорошо, но немного салоннее, Александр». Фильм довольно быстро снимали благодаря таланту режиссера.
— Вы играли в фильме «Бедный, бедный Павел»…
— У меня роли — то бандиты, то полковники, генералы иногда бывают. Я к этому отношусь так: есть и есть, а если еще хорошо заплатят, так почему бы не сняться?!
Последний фильм пока не выходит из-за пандемии, он довольно специфический, я играю Варлама Шаламова, это последние годы его жизни. Художественный фильм «Сентенция» молодого режиссера.
Я встречался в Москве с людьми, которые знали Шаламова. Женщина, она сейчас профессор, ухаживала за ним. А я внешне очень похож на него: и рост, и лицо. Она посмотрела на меня, на мои руки и сказала, что я у нее кастинг прошел. Мне сделали еще маску, линзы: Шаламов плохо видел, плохо слышал. Одну сцену снимали минут 10 одним планом, когда он читает свое последнее стихотворение. У него, действительно, удивительные стихи. Ему трудно читать, но он старается выдавить из себя слова, и физическое бессилие перекрывается духовным порывом. Мне было интересно. Мы много говорили с режиссером, репетировали. Фильм смонтировали, он черно-белый, довольно странный, как говорят, не для многих. Но очень атмосферный, вроде бы реалистичный и в то же время сюрреалистичный. В этом фильме снимался Иван Краско, Павел Табаков (сын Олега Табакова). Процесс был интересный.
— Удается сейчас театру быть современным, интересным зрителю в такое сложное время?
— Зрителям интересно. Они приходят в театр и смотрят. Если актеры сочувствуют герою, а зритель — актеру, если, предположим, между двумя актерами что-то такое происходит на сцене, и эта связь летит в зал к зрителю, вот тогда и происходит контакт. На каком уровне, как это происходит? Химия, что ли? Об этом можно долго говорить, у каждого свое представление о театре.
— Есть выражение «красота спасет мир». В данном случае мы можем сказать, что сочувствие друг к другу спасет людей, и этому способствует театр?
— Конечно. Именно это я и пытаюсь сказать в спектакле. Только на этом должно строиться все. Это очень трудно. Все остальное — функционально-ролевые отношения.
Галина Жукова
